[indent] чертова сянлин!

чунюнь сжимает ладони в кулаки и дышит тяжеловато; у него щеки краснеют сильно-сильно, по цвету — почти заоблачный перчик, и по бледной коже вниз стекают капельки пота, и во рту все горит огнем, небо жжется и покалывает. чунюнь беспомощно оглядывается по шумному "народному выбору", но вокруг только компании смеющихся, выпивающих и что-то бурно обсуждающих людей, пришедших отдохнуть вечером после тяжелого рабочего дня; ни следа сянлин, убежавшей уже, наверное, за очередной порцией чего-нибудь гадкого и острого, и ни следа синцю, обещавшего прийти к семи, но где-то безбожно задерживающегося.

чунюня не отличить от фонарей, которыми ли юэ украсили к фестивалю, и если бы не его бело-голубые одежды, его бы, наверное, и вправду попросту не было видно; контраст краснеющих щек со светло-голубыми волосами почти комичен, немножечко смешон, и чунюнь посмеялся бы и сам, если бы не задыхался от разрастающейся в груди энергии янь.

если бы он мог объяснить, как это ощущается, он сравнил бы себя с вулканом; энергия янь бурлит в нем, вскипает и бурлит, и он почти река, выходящая из берегов всякий раз, когда становится слишком жарко. чунюнь не может, впрочем. чунюнь только говорит осторожное «что-то мне.. нехорошо», чтобы никого не беспокоить, чтобы только никому не испортить вечер, чтобы никому не навредить. чунюнь только старается встать с места осторожно, ничего не свалив, и выйти на свежий воздух, подальше от жаровни кухни и людей, выделяющих такое живое, человеческое тепло.

он и не замечает, как сваливает сначала скамью, а затем — целый столик вместе с блюдом от сянлин, которое та пообещала сделать не слишком острым; и совсем не замечает, как на него оглядываются посетители ресторанчика, кто удивленно, кто — почти замученно. чунюню остается только извиниться, и он раскланивается в попытках поклониться каждому, кому причинил неудобство — и задевает мечом, висящим у него в ножнах на ремне широких штанов, чей-то столик и чьего-то ребенка.

ох моракс всемогущий— чунюнь дышит тяжелее, паникует, пугается, и выбегает из ресторана, расталкивая людей с тарелками и напитками, случайно закружив мао, владельца ресторана, на месте, как юлу.

чертова сянлин, чертова-чертова сянлин! чунюнь тянется к своей термосумке, в которой обычно носит мороженное из туманного цветка и слизи крио-слайма, и не находит там ни одной порции. он бьет себя по лбу ладонью и жмурится, отчетливо вспоминая, как они с итэром сегодня играли с детьми, которым он отдал все свои сладости.

энергия янь выливается через края; чунюнь добирается до лавочки напротив ресторана и опускает руки в воду, текущую по каналам города, умывается и старается дышать глубже. голубые волосы намокают и темнеют немного, чунюнь вытирает со лба пот и облокачивается на скамью руками.

синцю _безбожно_ задерживается, чунюнь чувствует, как внутри закипает злость на сына хозяина торговой гильдии — ведь не может быть у него совершенно никаких более важных дел, правда же? он ведь обещал быть к семи, а время уже семь-пятнадцать, и его дурацких темно-синих волос нигде не видать, и глаз его глупых, цвета самых темных морских глубин, тоже нигде нету. чунюнь воет — синцю бы обязательно придумал, что делать, нашел бы, как ему помочь, он умный, в конце концов, он книжки читает, а чунюнь.. чунюнь глупый, даже не догадался попросить кого-нибудь сначала попробовать это дурацкое блюдо. он просто был жутко голоден.

прости, я зачитался! знакомый голос жужжит где-то справа, приближаясь понемногу. синцю стучит по мостовой ботинками, сначала медленно, потом — видимо заметив, что чунюнь красный весь, дышит еле-еле, потеет и жмет на живот руками, — быстрее. там просто.. глава была.. чунюнь?

я глупый. чунюнь не поднимает головы, и из всего, что посещало его светлую голову последние пять минут, он делает простой вывод: он виноват, что так вышло, он испортил им с синцю вечер, и другу теперь придется нянчиться с ним, пока это не пройдет, а все потому, что он.. глупый-глупый-глупый. мальчишка бьет себя сжатым кулаком по голове, не сильно, но так, чтобы чувствовать боль. если бы он был хоть немного более сообразительным, дождался бы синцю или заранее попросил мао приготовить ему особое мороженое, если бы только-

чунюнь сжимает ладони в кулаки сильнее и поднимает взгляд на друга. глаза слезятся от жара, чунюнь тянется обнять синцю, сам не знает, зачем, но отсаживается резко, понимая, что он сейчас слишком горячий, чтобы обниматься, и синцю может обжечься о его кожу.

я все испортил.. сейчас рванет, я чувствую, она уже вот-вот..